Речи

Защита свободы и мира

Обращение к народу Соединенных Штатов Америки 16 октября 1938 года

С чувством облегчения я пользуюсь возможностью обратиться к народу Соединенных Штатов. Не знаю, как долго подобные вольности еще будут возможны. Сферы бесцензурного выражения мнений сокращаются; огни гаснут; но для тех, кто сколько-нибудь дорожит свободой и парламентским правлением, есть еще время посоветоваться друг с другом. Позвольте же мне, пока это еще возможно, высказаться правдиво и искренно.

Американский народ, мне кажется, составил правильное суждение о бедствии, постигшем Европу. Он понимает, быть может, более ясно, чем французский и британский народы, далеко идущие последствия отречения от Чехословацкой республики и ее гибели. Я убежден, как и несколько месяцев тому назад, что если бы в апреле, мае и июне Великобритания, Франция и Россия сообща заявили, что будут совместно действовать против нацистской Германии в случае, если герр Гитлер совершит акт неспровоцированной агрессии против этого малого государства, и если бы они вовремя уведомили о своих намерениях Польшу, Югославию и Румынию, предложив им присоединиться к союзу держав-защитниц мира, то я утверждаю, что германский диктатор оказался бы лицом к лицу с такой грозной силой, что это заставило бы его отказаться от своего намерения. Кроме того, это дало бы возможность всем свободолюбивым и умеренным силам в Германии вместе с высшими чинами германской армии осуществить великое усилие для того, чтобы восстановить мало-мальски здравые и цивилизованные условия у себя в стране.

Если бы риск войны, которому подверглись Франция и Британия, был своевременно и мужественно принят и если бы тогда же сделаны были четкие заявления, то насколько отличными оказались бы наши перспективы сегодня!

Но все эти ретроспективные размышления уже принадлежат истории. Что толку говорить среди друзей горькие слова о прошлом и упрекать друг друга в том, что уже нельзя изменить. Мы должны настойчиво и старательно думать о будущем, а не о прошлом. Приходится признать, что парламентские демократии и либеральные силы мира повсеместно потерпели поражение, ослабившее их морально и физически перед лицом колоссально возросших опасностей.

Но дело свободы таит в себе силы возрождения и способность почерпнуть в несчастье новую надежду и новую силу. Теперь, как никогда,— время, когда люди, для которых дороги идеалы основоположников британской и американской конституций, обязаны искренно посоветоваться друг с другом.

Весь мир жаждет мира и безопасности. Добились ли мы этого, пожертвовав Чехословацкой республикой? Она являлась образцом демократического государства в Центральной Европе, страной, где с меньшинствами обращались лучше, чем где бы то ни было. Она была предана, уничтожена и поглощена и теперь переваривается. Вопрос, интересующий множество простых рядовых людей, стоит так: что принесет миру это уничтожение Чехословацкой республики — благословение или проклятие?

Мы все должны надеяться, что оно принесет благословение; что после того, как мы на некоторое время отвернемся от этого зрелища покорения и уничтожения, все смогут вздохнуть более свободно; что гора спадет с наших плеч; что мы сможем себе сказать: «Ну вот, как бы то ни было, теперь это убрано с нашего пути. Будем же теперь жить нашей обычной, повседневной жизнью». Но оправданы ли на самом деле эти надежды или же мы лишь пытаемся найти хорошие стороны в том, чему у нас не хватило ни силы, ни достоинства, чтобы противостоять? Вот вопрос, который должны задать себе сегодня англоязычные народы. Конец ли это, или предстоит еще что-то?

Отсюда возникает и другой вопрос. Могут ли мир, добрая воля и доверие строиться на подчинении злу, опирающемуся на силу? Этот вопрос можно поставить и более широко — удавалось ли когда-нибудь человечеству достигнуть какого-либо блага или прогресса путем подчинения организованному и расчетливому насилию?

Вспоминая долгую историю народов, мы видим, напротив, что их сила зиждилась на духе сопротивления тирании и несправедливости, особенно когда зло опиралось на силу, казавшуюся непреодолимой. С тех пор как занялась заря христианской эры, среди западных народов медленно устанавливался определенный жизненный уклад и определенные, снискавшие себе уважение, нормы поведения и государственности.

После многочисленных бедствий и длительных смут, в ярком свете дня возникла идея прав человека: его права голоса в делах управления своей страной, его права прибегать к защите закона даже против самого государства. Для утверждения и осуществления этого, с трудом завоеванного обычая были созданы независимые суды. Так, во всем англоязычном мире и во Франции, благодаря суровым урокам революции, было утверждено то, что Киплинг назвал «правом жить по закону, не завися ни от чьей милости». И ныне в этом воплощено все то, что делает жизнь ценной для человека, все то, что дает честь и крепость государству.

Перед нами возникает другая проблема. Эта проблема не нова; она пришла к нам из тьмы средневековья — расовые гонения, религиозная нетерпимость, подавление свободы слова, представление о гражданине, как о простейшей, бездушной частице государства.

К этому прибавлен культ войны. Детям, еще в пору их обучения азбуке, внушают понятие о радости и выгодах завоеваний и агрессии. Целое могущественное общество вынудили, болезненно для него, вступить из-за суровых лишений на путь войны. Его держат в этом состоянии, столь же мало приятном ему, как и нам, посредством партийной организации, которая насчитывает несколько миллионов членов и, поддерживая этот режим, извлекает всевозможные выгоды — к добру или ко злу.

Диктатор, при всем своем величии, находится во власти своего партийного аппарата. Он может двигаться только вперед; назад пути ему нет. Он должен наводить своих гончих на след и спускать их на зверя, иначе он, подобно древнегреческому Актеону, сам будет ими растерзан. Всесильный внешне, он бессилен внутри. Как писал Байрон сто лет назад: «То боги пагод с мечом в руках, в бронзовом панцире, на глиняных ногах».

Не следует, однако, недооценивать силу и организованность тоталитарных государств. В настоящее время их правители могут использовать такие силы для целей войны и распространения своего господства, перед лицом которых обычные свободные парламентские общества находятся в плачевно невыгодном положении.

Мы должны это признать. А ко всему этому прибавляется чудесное овладение воздушной стихией, которое явилось открытием нашего века, но которого человечество, увы, пока не показало себя достойным. Вот она, эта воздушная мощь, несущая угрозу мучений и террора женщинам и детям, всему гражданскому населению соседних стран.

Это сочетание средневековых страстей, власти партийных кланов, оружия, предоставляемого современной наукой, и силы шантажа с угрозой воздушных бомбардировок является самой чудовищной опасностью для мира, порядка и плодотворного прогресса, какую мир знал со времен монгольского нашествия в тринадцатом веке.

Перейду к важнейшему вопросу: должен ли мир, каким мы его знаем,— великий, исполненный надежд мир довоенного времени, мир растущих надежд и радостей для простого человека, мир почетных традиций и распространяющегося знания,— должен ли он ответить на эту угрозу подчинением или сопротивлением? Посмотрим же, по-прежнему ли мы располагаем сегодня средствами сопротивления.

Мы потерпели огромную катастрофу; величие Франции потускнело. Несмотря на наличие храброй и способной армии, влияние Франции сильно упало. Никто не вправе сказать, что Британия, при всех своих ошибках, нарушила свое слово; и в самом деле, даже когда было уже слишком поздно, она более чем сдержала свое слово. Но тем не менее в настоящий момент Европа, растерянная и смятенная, лежит простертой перед лицом торжествующей победу диктаторской силы.

На Пиренейском полуострове чисто испанская распря решалась вмешательством диктаторов извне, или, скорей (пользуясь современным жаргоном), «невмешательством» в дело, имеющее значение для всего мира.

Но это угнетение царит не только в Европе. Японская милитаристская клика рвет на части Китай; несчастный, истерзанный китайский народ мужественно и упорно сопротивляется. Древняя Эфиопская империя подверглась нашествию. Абиссинцев учили свято чтить человеческие законы, чтить трибунал сонма наций, объединившихся в величественном союзе. Но все это оказалось напрасным; абиссинцев обманули; и теперь они снова завоевывают право на жизнь, ведя борьбу на самых первобытных основаниях. Даже в Южной Америке нацистский режим начинает подрывать строй бразильского общества.

Далеко-далеко, счастливо защищенные Атлантическим и Тихим океанами, вы, народ Соединенных Штатов, к которому я в данную минуту имею возможность обратиться, являетесь зрителями, и, я бы добавил, все менее безучастными зрителями этих трагедий и преступлений.

Мы не питаем ни малейшего сомнения в том, на чьей стороне американские убеждения и симпатии; но станете ли вы ждать того момента, когда британская свобода и независимость падут и когда вам одним придется встать на защиту дела, на три четверти погубленного? Как я слышал, в Соединенных Штатах говорят, что поскольку Англия и Франция не исполнили своего долга, постольку американский народ имеет право умыть руки во всем этом деле. Быть может, таково преходящее настроение многих людей, но смысла в нем нет. Чем хуже положение дел, тем больше мы должны стараться его исправить.

Взгляните все-таки на сохранившиеся силы цивилизации — они громадны. Если бы только удалось сплотить их в едином понимании права и долга, войны бы не было. Напротив, тогда германский народ — трудолюбивый, честный, храбрый, но, увы, недостаточно проникнутый духом гражданской независимости,— освободившись от нынешнего кошмара, мог бы занять почетное место в авангарде человеческого общества.

Александр Македонский заметил как-то, что народы Азии были рабами только потому, что не научились произносить слово «нет». Пусть же это изречение не послужит надгробной надписью для англоязычных народов, для парламентских демократий, для Франции и для множества еще сохранившихся вольнолюбивых государств Европы.

В этом едином слове должна воплотиться решимость сил свободы и прогресса, терпимости и доброй воли. Но одной нации, как бы грозно она ни была вооружена, а тем паче небольшой группке людей, злобных, безжалостных людей, всегда вынужденных оглядываться назад,— не под силу ограничить и сковать поступательное движение судеб человечества.

Преобладающие силы всего мира на нашей стороне. Их надо лишь объединить и следовать их велениям. Мы должны вооружиться. Британия должна вооружиться. Америка должна вооружиться. Если наша искренняя

жажда мира поставила нас в невыгодное положение, мы должны возместить это удвоением усилий, а если нужно будет, то стойкостью в страданиях. Бесспорно, мы вооружимся. Отбросив вековые традиции, Британия введет обязательную воинскую службу для своих граждан. Британский народ подымется во весь свой рост навстречу грядущему.

Но одного оружия — или инструментария, как назвал его президент Вильсон,— недостаточно. К нему мы должны прибавить силу идей. Говорят, что мы не должны позволить вовлечь себя в теоретическую распрю между царством нацизма и демократией; но ведь этот антагонизм уже существует. Именно это столкновение моральных и духовных ценностей и придает свободным странам значительную долю их силы.

Вы видите перед собой этих диктаторов на своих пьедесталах, окруженных штыками своих солдат и дубинками своих полицейских. Со всех сторон их охраняют массы вооруженных людей, пушек, самолетов, укреплений и т. д.; они бахвалятся перед миром, но в их сердцах таится невысказанный страх. Они боятся слов и мыслей; слова, сказанные за рубежом страны, мысли, возникающие внутри страны,— которые только сильнее, когда они запрещены,— их страшат. Стоит крохотному мышонку идеи юркнуть в комнату, как самые могущественные владыки впадают в панический страх. Они делают отчаянные попытки запретить мысли и слова; они боятся работы человеческой мысли.

Пусть они умеют производить в больших количествах пушки и самолеты; но как могут они задушить естественные устремления человеческой природы, которая после многих веков испытаний и прогресса унаследовала целый арсенал могучего и непобедимого знания?

Диктатура, это фетишистское преклонение перед одним человеком,— преходящая стадия. Строй общества, в котором люди не могут высказывать свои мысли, где дети доносят полиции на своих родителей, где коммерсант или мелкий лавочник губит своего конкурента, изобличая его частные суждения,— такой строй общества, однажды соприкоснувшись с здоровым внешним миром, не сможет устоять. Светоч цивилизованного прогресса с его терпимостью и сотрудничеством, с его достоинствами и радостями, в прошлом часто погашался. Но я остаюсь при убеждении, что мы наконец ушли настолько далеко от времен варварства, что имеем возможность обуздать и отвратить его, если только поймем, что происходит, и вовремя примем нужное решение. В конце концов мы это сделаем. Но насколько отягчит наш труд каждый упущенный день!

Что это — призыв к войне? Но разве кто-нибудь скажет, что готовиться к сопротивлению агрессии — значит развязывать войну? Я заявляю, что именно в этом единственная гарантия мира. Мы должны быстро собрать силы для того, чтобы встретить агрессию не только военную, но и моральную; надо, чтобы англоязычные народы, а также все — как великие, так и малые нации, которые желают идти с нами вместе, решительно и трезво осознали свой долг. Такое честное и ревностное товарищество сумеет за одну ночь, от заката до зари, расчистить путь прогрессу и изгнать из нашей жизни страх, который для сотен миллионов людей уже заслоняет свет солнца.

За океаном. Английский относится к таким языкам, в которых слова-синонимы, отражающие понятие «родина», связаны не только с отцами, но и с матерями — mother country, motherland. Мать Уинстона Черчилля была американкой, поэтому для него mother country, то есть «материнской страной» были Соединенные Штаты Америки. Возможно, это, отчасти, объясняет тот факт, что в смятении чувств, вызванном мюнхенской капитуляцией европейской демократии перед нацистской диктатурой, Черчилль направился в Америку и именно с народом Соединенных Штатов, с народом, к которому принадлежала его мать, поделился своими раздумьями о судьбах человечества, четко понимая, что мир после Мюнхена будет другим.

Речь Черчилля, произнесенная 16 октября 1938 г. и обращенная к народу Соединенных Штатов Америки, уникальна по своему содержанию. Это, вероятно, была первая в его жизни речь, в которой не было ни слова о количестве пушек, не было анализа состояния флота и авиации, не перечислялись армии и дивизии. Это была речь, раскрывавшая всю глубину его веры в демократию и надежды на победу добра над злом.

Высказанная же тогда, в середине октября далекого 1938 г., мысль о необходимости объединения всех сил добра для спасения цивилизации и его вера в неисчерпаемые силы этого единства стали основой его мировоззрения на всю оставшуюся жизнь, придавая особое звучание многим страницам «Второй мировой войны» и внося простой и ясный смысл во все его слова и дела.