Речи

Вопросы войны и мира. Европа стоит перед выбором

Речь в зале «Фри-Трейд Холл» в Манчестере 9 мая 1938 года

Я счел своим долгом употребить все свои силы, чтобы пробудить страну перед лицом все возрастающей опасности. Это не кампания против нынешнего правительства или против партий оппозиции. Это выступление не рассчитано на то, чтобы содействовать интересам той или иной партии или повлиять на ход выборов. На нашей платформе представлены все партии — консерваторы, либералы, лейбористы, социалисты. Все верующие, протестанты и католики, евреи и христиане, сплотились воедино. Никто не почувствовал себя лишним — ни лидеры профсоюзов, ни кооператоры, ни коммерсанты, ремесленники, промышленники, ни те, кто возрождает мощь наших территориальных войск, ни те, кто занят в противовоздушной обороне.

Но какая же цель объединила нас всех? Нас сплотило убеждение в том, что жизнь Британии, ее слава, ее миссия в мире достижимы только с помощью национального единства, а национальное единство может быть достигнуто лишь во имя цели еще более великой, чем сама нация. Как бы ни различались наши политические убеждения, как бы велико ни было расхождение наших партийных интересов, какими бы различными ни были наше призвание и общественное положение, нас роднит одно: мы намерены защищать наш Остров от тирании и агрессии и, насколько это в наших силах, мы намерены протянуть руку помощи другим, кто, быть может, находится в более непосредственной опасности, чем находимся в настоящий момент мы сами. Мы отвергаем гнусное и растленное пораженчество во всех его видах. Мы хотим, чтобы наша страна была сильна и находилась в безопасности,— а безопасность ей может дать только сила,— и мы хотим, чтобы наша страна, пока еще есть время, сыграла свою роль, совместно с другими парламентскими демократиями по обеим сторонам Атлантического океана, в деле спасения цивилизации от разрушительных и смертоносных ужасов новой мировой войны. Мы хотим увидеть начало царства международной законности, опирающейся, как и должно быть в наше бурное время, на достаточную и, если возможно, более чем достаточную мощь.

В настоящий исторический момент перед широкими трудящимися массами всех стран впервые открылась перспектива более полноценной жизни и меньших тягот. Наука стоит наготове, чтобы дать миллионам и десяткам миллионов людей изобилие, какого они еще не знали. Сокращенный рабочий день; более прочная защита от личных бедствий; более широкое распространение хотя бы и менее сложной культуры; глубже осознанное чувство социальной справедливости; более свободное и равноправное построение общества — таковы те ценности, которые, после многих поколений и веков бессилия и неуверенности, реально открываются перед человечеством.

Неужели всем этим надеждам, перспективам, всем этим тайнам, отвоеванным у природы гением человека, суждено обратиться на его собственную погибель от руки тирании, агрессии и войны? Или им суждено принести еще большую свободу и прочный мир?

Еще никогда выбор между благословением и проклятием не стоял перед человечеством в столь простом, наглядном и даже грубом виде. Выбор открыт. Чаша весов грозно колеблется. Может статься, что наш Остров и все собранное им вокруг себя Содружество сумеют, если мы окажемся достойными своего назначения, сыграть важную, а может быть, и решающую, роль в том, чтобы склонить чашу весов человечества от зла к добру, от страха к спокойствию, от безмерной нищеты и преступлений к всеобщему изобилию и благу.

Мы ставим себя на службу этой цели. Но бессмысленно было бы бороться за дело, не вооружившись методом или планом, которые обеспечили бы победу этому делу. Я не хочу унижать вас повторением общих мест. Надо иметь цель. Надо иметь план, и надо действовать согласно плану. Наш ближайший план и политику мы определяем одной фразой: «Вооружимся и встанем на защиту Устава». В этом, и только в этом гарантии безопасности, защита свободы и надежда на сохранение мира.

Какой же Устав мы должны взять под свою защиту? Это — устав Лиги Наций. После всех бедствий Первой мировой войны целый ряд государств и народов сплотился для создания такой системы коллективной безопасности, которая позволила бы предотвратить или поставить предел насильственной агрессии одного государства против другого,— с тем чтобы выработать методы, с помощью которых несправедливости, причиненные народам и отдельным группам, могли быть исправлены, не прибегая к войне. На основе устава Лиги и Пакта Келлога почти все страны обязались принять эти принципы, проводить их в жизнь и подчиняться им.

Увы, как далеко отстают в действительности деяния человека от его чаяний! Одни великие государства и народы отпали от Лиги. Другие нарушили данное ими слово. Третьи дали увлечь себя интригами или поддались силам циничным, близоруким и своекорыстным. Многие подавлены ощущением своей изолированности и слабости. Некоторые явно напуганы. Устав нарушен. Лига стала бессильной. Над всеми встревоженными правительствами, над всеми широкими народными массами нависла мрачная тень распада и обманутых надежд. В наших ушах отдаются звуки издевательских насмешек и упреков за неудачу.

Но несмотря на это, мы сейчас заявляем с трибуны, что этот план был самым лучшим; он и продолжает открывать самый мудрый, самый благородный, самый здравый и самый действенный путь, на который сегодня же должны ступить мужчины и женщины всех стран. По этому пути они должны выступить в поход, за этот путь они должны бороться, не щадя сил.

Если с Лигой Наций поступили дурно и разрушили ее, то мы обязаны построить ее заново. Если значение лиги народов, стремившихся к миру, свели к нулю, то мы обязаны превратить ее в лигу вооруженных народов, народов, настолько верных своему слову, чтобы не нападать на других, и настолько сильных, чтобы самим не подвергаться нападению. Разве эта задача непосильна для нас?

За пределами нашего счастливого Острова мир объят бурей. На Дальнем Востоке совершено грубое нападение на народ, который считался огромной и неорганизованной массой. Но терпеливые, умные и храбрые китайцы, при всей ужасающей нехватке у них оружия, сплотились в своем сопротивлении жестокому захватчику и агрессору. При этом отнюдь нельзя быть уверенным, что в конечном счете они будут растоптаны. Здесь мы должны признать услугу, оказываемую Россией на Дальнем Востоке. Советская Россия, не произведя ни единого выстрела, сковывает отборные войска Японии на Сибирском фронте; что же касается остальных японских армий, то возможно, что в конце концов им не удастся покорить и эксплуатировать четыреста миллионов китайцев. У себя дома Япония испытывает не только финансовое и экономическое напряжение, но также и пробуждение в японском народе социального самосознания, которое уже принимает форму серьезного недовольства. Если японский народ вовремя получит предупреждение, он откажется, пока еще не поздно, от тщеславного замысла, ибо, настаивая на нем, он рискует потерять плоды изумительного прогресса, достигнутого им за последние пятьдесят лет.

Вернемся к Европе. Два диктатора, два человека необычной силы и выдающихся способностей, приветствуют и обнимают друг друга в Риме. Но для всякого человека очевиден тот естественный антагонизм интересов, а может быть, и целей, который разделяет их народы. Для всякого очевидно, что итальянский диктатор находится в тяжелом положении. Его завоевания в Абиссинии оказались проклятием. Силы и ресурсы трудолюбивого и добродушного итальянского народа тают. Абиссиния завоевана, но не покорена. Сельское хозяйство и промышленность переживают застой. Вдали от родины приходится содержать огромную и обходящуюся разорительно дорого армию.

Итальянский народ испытывает чрезмерное напряжение сил и дальнейшее обнищание. Уровень его жизни заметно понизился. С трудом удается ему приобретать на рынке товары, необходимые для несения возложенного на его плечи сокрушающего бремени вооружений. Насильственный захват Австрии нацистской Германией приводит Италию в непосредственное соприкосновение с гораздо более сильной и агрессивной державой; немецкие вожди уже говорят о том, что открыт путь к Средиземноморскому бассейну и, говоря их словами, к «богатствам Африки». Даже итальянские фашисты — члены фашистской партии — спрашивают себя, действительно ли все это способствует делу постоянной безопасности и благу их родины. И здесь, опять-таки, что-то неладно с диктаторской властью. Мрачный призрак сидит за спиной у всадника. На этом пиру они, как Валтасар, еще увидят, быть может, огненные письмена на стене.

Посмотрим, что происходит дальше на западе. Агония гражданской войны продолжается. Если бы это было только внутрииспанской распрей, которая решалась бы силой оружия самих испанцев, мы, быть может, и могли бы отвернуться от ее ужасов; но постыдное вмешательство диктаторских держав с помощью регулярных войск и огромных масс военных материалов под лживой маской «невмешательства» придало борьбе испанцев особую горечь и значение, выходящее далеко за пределы Пиренейского полуострова.

Между тем республиканское правительство все еще сопротивляется. Борьба еще может затянуться надолго. Симпатии Соединенных Штатов нашли замечательное выражение. Мы все еще можем надеяться, что наша страна, которая вела себя абсолютно честно, сумеет найти путь для примирения враждующих сторон и помочь им добиться такого соглашения, которое сделает Испанию родным домом для всего ее народа.

Но здесь я перехожу к самым приятным вестям. Франция и Англия, эти две парламентарные демократии Запада, объединились, открыто и всенародно, в оборонительном союзе; они поставили перед собой общую цель и сообща принимают меры, необходимые для взаимной безопасности и для защиты принципов свободы и свободного правления, на страже которых они стоят. Разве это не является именно первым и самым важным шагом на пути к коллективной безопасности? Разве мы не чувствуем себя в большей безопасности благодаря тому, что французский и британский народы, в общей сложности насчитывающие восемьдесят пять миллионов в одной только Европе, рука об руку встали на защиту друг друга от неспровоцированной агрессии?

Но должны ли мы на этом остановиться? Почему бы нам не пригласить других присоединиться к этому союзу, почему бы нам не сочетать этот необходимый акт с санкциями и авторитетом устава Лиги Наций? Разве такая политика не будет еще больше способствовать величайшему единству общественного мнения в нашей стране? Было бы глубочайшей ошибкой бесцельно нарушать единство нации попытками высмеять и ослабить принципы международного права и коллективной безопасности, служившие на последних выборах общей платформой для всех партий.

Говорят, что Лига вовлечет нас в распри между другими народами, не дав нам взамен соответствующей защиты. Рассмотрим это возражение. Мы уже и теперь глубоко втянуты в дела Европы. Всего лишь месяц назад премьер-министр зачитал в палате общин длинный список стран, в защиту которых мы обязались вступить в войну; это — Франция, Бельгия, Португалия, Египет и Ирак. Далее он перечислил другую группу стран, которые могут стать жертвами агрессии, в защиту которых мы не обязаны вступать в войну, но в чьей судьбе мы глубоко заинтересованы. Мы не станем принимать на себя по отношению к ним какие-либо автоматические жесткие обязательства, но будем судить об акте агрессии, когда он совершится.

Возьмите упомянутый им случай с Чехословакией. Хотя мы и не зашли так далеко, как Франция, давшая Чехословакии определенные обещания, но все же м-р Чемберлен зашел довольно далеко. Мы являемся союзниками Франции, которая несомненно окажется вовлеченной в войну. Может случиться, говорит премьер-министр, что силой обстоятельств мы тоже будем вовлечены в войну даже при отсутствии каких-либо юридических обязательств. Наконец, в данный момент мы даем Чехословакии определенные советы, и если она ими воспользуется и пойдет на необходимые, по нашему мнению, уступки, но тем не менее подвергнется нападению, то не ясно ли, что морально мы будем связаны определенными обязательствами? Таким образом, в данном случае мы имеем взятые на себя непреложные обязательства, которые выходят за пределы предписаний устава Лиги Наций. Устав не обязывает нас вступать в войну в защиту Чехословакии или какой-либо другой страны, а лишь предписывает нам не быть нейтральными, в смысле безразличного отношения к агрессору и к жертве агрессии.

Если в Европе разразится война, никто не может сказать, как широко она распространится и кто сумеет остаться вне ее. Не лучше ли, в таком случае, хотя бы благоразумия ради, обеспечить себе ту силу, которая дается только совместными действиями? Не будет ли умнее всего попытаться придать уставу Лиги реальность, объединить возможно большее число наций для поддержания устава, добиться определенной меры безопасности для нас самих, в виде компенсации за тот риск, на который мы идем ради других.

При нынешней политике поношения Лиги и превращения ее устава в предмет партийных раздоров мы испытываем лишь невыгоды обоих путей. Было бы подлинным несчастьем, если бы здесь, у себя дома, между нами разгорелись жестокие раздоры по вопросам внешней политики. Избирательная кампания, в ходе которой между нами происходит борьба по поводу обычных вопросов нашей внутренней жизни, — это для нас дело знакомое. Но кампания, которая вращалась бы вокруг жгучих вопросов обороны и внешней политики, способна превратить нас в глубоко разобщенную нацию, возглавляемую лишенным определенного большинства и непоследовательным парламентом.

И это может произойти как раз в такой момент, когда опасность на континенте Европы достигла своего апогея. Вот почему я взываю к национальному единству и к той единственной политике, которая способна его обеспечить. Иначе может случиться, что всеобщие выборы или подготовка к ним пройдут под знаком споров о том, какая из сторон больше склонна к миру, купленному любой ценой. Это может произойти как раз в тот момент, когда военное безумие диктаторских держав достигнет точки взрыва.

Нам говорят также, что мы не должны впутываться в споры по вопросу об идеологии. Безусловно, нам незачем поддерживать одну из них против другой. Но должны же мы иметь свое мнение о том, что такое добро и что такое зло.

Точно так же мы должны иметь свое мнение о том, кто агрессор и кто его жертва. Речь идет вовсе не о том, чтобы сопротивляться диктаторам только потому, что они диктаторы; но о том, чтобы сопротивляться им только если они нападают на другие народы. Разве у нас нет идеологии — если уж приходится воспользоваться этим уродливым термином,— своей собственной идеологии, которая состоит в свободе, в либеральной конституции, в демократической и парламентской власти, в Великой хартии вольностей и в Билле о правах? Разве мы не должны быть готовы принести столько же жертв и употребить столько же усилий во имя нашей собственной главной и всеобъемлющей задачи, сколько готовы принести фанатические сторонники любого из этих новых верований? Разве из нашей среды не должны выступить в защиту добра столь же смелые поборники, столь же ревностные проповедники, а если понадобится, не должен ли быть поднят столь же острый меч, каким располагают лидеры тоталитарных государств?

Наконец, британская внешняя политика должна быть основана на моральном фундаменте. Народ нашей страны, после всех пройденных им испытаний, не намерен дать вовлечь себя в еще одну страшную войну во имя союзов или дипломатических комбинаций старого мира. И если мы хотим уничтожить глубокие источники разногласий в нашей среде, если мы хотим сосредоточить все свои усилия на важнейшей задаче укрепления нашей мощи и безопасности, это возможно только на основе возвышенных и бескорыстных идеалов, которым преданы все классы в нашей стране, идеалов, которые отдаются эхом в груди даже угнетенных диктатурой народов и заставляют полнее биться пульс расы английского языка во всех углах земного шара. Вот почему я говорю: «Встанем на защиту устава Лиги и попытаемся оживить и укрепить ее силу».

Практически план таков. Британия и Франция сейчас объединены. Вместе они образуют громадную как моральную, так и физическую силу, такую силу, которой лишь немногие отважатся бросить вызов. Я хочу, чтобы обе эти страны обратились ко всем малым государствам, которых нацистская тирания хочет поглотить одно за другим, и заявили им без обиняков: «Мы не станем вам помогать, если вы сами не поможете себе. Что вы намерены предпринять? Какой вклад сделаете вы? Готовы ли вы оказать определенную услугу делу защиты устава Лиги? Если да, то докажите это делом, и тогда,— если вас окажется достаточно много,— мы объединимся с вами в действенном военном союзе под главенством Лиги — для защиты друг друга и всего мира от нового акта агрессии».

Нельзя требовать, чтобы все входящие в Лигу государства приняли на себя одинаковые обязательства. Одни расположены далеко, другим опасность совсем не угрожает. Но если бы нам удалось собрать в Европе хотя бы десяток хорошо вооруженных государств, объединившихся для сопротивления агрессии, направленной против любого из них, объединившихся для контрнападения на агрессора в рамках единого плана, тогда мы были бы настолько сильны, что непосредственная опасность была бы предотвращена и мы добились бы передышки для создания в дальнейшем еще более обширного аппарата мира. Разве это не много лучше, чем быть втянутыми в войну поодиночке, уже после того, как половина тех, кто мог быть нашими друзьями и союзниками, оказались повергнутыми один за другим? Ни одной нации нельзя предлагать присоединиться к этому торжественному обязательству, не дав ей уверенности в силе и доблести ее товарищей, объединившихся не только на основе хартии высоких идеалов, но и на основе практических военных конвенций. Этот путь — лучший для того, чтобы предотвратить войну, а если бы это не удалось,— то для того, чтобы выйти из нее непобежденными.

Точнее говоря, к числу государств, которых надо спросить, желают ли они присоединиться к Великобритании и Франции для исполнения этого особого долга, относятся Югославия, Румыния, Венгрия и Чехословакия. Эти страны можно раздавить поодиночке, но объединенные — они представляют огромную силу. Затем идут Болгария, Греция и Турция. Все это государства, желающие сохранить свою индивидуальность и национальную независимость, причем последние два уже связаны с нами сердечнейшей дружбой. Если бы эта группа дунайских и балканских государств прочно объединилась с обеими великими западными демократиями, тем самым был бы сделан важнейший, а может быть, и решающий, шаг на пути к стабилизации.

Но даже и это явилось бы только началом. На востоке Европы находится великая держава Россия, страна, которая стремится к миру; страна, которой глубочайшим образом угрожает нацистская враждебность, страна, которая в настоящий момент стоит как огромный фон и противовес всем упомянутым мною государствам Центральной Европы. Нам безусловно незачем идти на поклон к Советской России или сколько-нибудь твердо рассчитывать на выступление русских. Но какими бы близорукими глупцами мы были, если бы сейчас, когда опасность так велика, мы чинили бы ненужные препятствия присоединению великой русской массы к делу сопротивления акту нацистской агрессии.

Существует, однако, еще одна, третья сторона. Речь идет о Польше и других расположенных севернее странах — прибалтийских государствах и скандинавских державах. Если бы нам наконец удалось собрать воедино упомянутые мною силы, то мы получили бы возможность предложить этим странам весьма значительную вооруженную гарантию мира. В настоящий же момент они не знают, какой им взять курс. Но если бы они увидели перед собою сильное вооруженное объединение, подобное тому, которое я описал, чьи мирные интересы совпадали бы с их интересами, тогда нетрудно было бы побудить их связать свои судьбы с нашими и «уверенность подкрепить вдвойне». Но разве все это не что иное, как возрожденная Лига Наций, с ее первоначальными целями, а именно — целями предупреждения войны? Да. И если бы нам удалось осуществить хотя бы это, то, верьте мне, военная опасность была бы снята для нас, пожалуй, до конца наших дней. И с того берега Атлантического океана Соединенные Штаты тоже присоединились бы к нам со словами одобрения и сочувствия.

Мне возразят: «Но ведь это означает окружение Германии». Я отвечаю: «Нет, это — окружение агрессора». Нации, связанные уставом Лиги, никогда, как бы могущественны они ни были, не смогут угрожать миру и независимости какого-либо другого государства. Такова сама сущность того, что объединило их. Создать военный блок против одного определенного государства было бы преступлением. Но создать блок для взаимной защиты против возможного агрессора не только не преступление, но высочайший моральный долг и добродетель. Мы хотим для себя лишь такой безопасности, которую мы готовы полностью предоставить и Германии. Если Германия не лелеет никаких агрессивных замыслов, если Германия заявляет, что она сама опасается нападения, пусть она тоже присоединится к остальным; пусть вступает в члены ассоциации и честно делит наравне с другими все привилегии и гарантии.

Мы заключили с Италией соглашение, вызвавшее одновременно большие надежды и большие опасения. Но кто знает, на чьей стороне очутится Италия, если нацистская Германия затеет новую войну. В то же время Италия могла бы оказать огромную услугу описанной мною Лиге. Ничто так не способствовало бы претворению англо-итальянского соглашения в жизнь, как дружественное объединение всех этих стран в деле сохранения мира в Центральной и Южной Европе.

Таким образом, подобный курс внешней политики не накладывает на нас обязательств более связывающих, чем те, которые уже приняты нами; зато в случае успеха — но в этом можно убедиться только на опыте — он открывает перспективы существенной, если и не абсолютной, безопасности. В подобном политическом курсе нет ничего утопического или сентиментального. Это всего лишь здравый смысл, к тому же еще — освященный величественным зданием международного права и единства, воплощенных в Лиге Наций и ее уставе. Пусть это благородная мечта, но в то же время это и практический путь; и я убежден, что, если следовать по нему мужественно, со знанием дела и решительно, тогда удастся сплотить мирную Европу вокруг сильной Британии и Франции. Еще и сейчас не

На фото: Черчилль — молодой член парламента

поздно добиться успеха для этого политического курса. А после того, как нам удастся собрать эти силы и общими усилиями устранить опасность войны, тогда настанет время заняться жалобами недовольных наций и избавиться от источников ненависти и зависти, коль скоро удастся устранить источник страха. Тогда-то и настанет пора для того, чтобы приступить к завершению всего труда, а именно к широкому и всеобщему сокращению отвратительного бремени вооружений, ибо, если они будут расти такими темпами, как теперь, это приведет лишь к банкротству и взаимному уничтожению.

Прежде чем отказаться от этой великой надежды, со всеми связанными с ее осуществлением трудностями и опасностями, которые я отнюдь не скрываю, посмотрите, что получится в противном случае. Существует и другой курс внешней политики, на который вас толкают. Этот курс заключается в том, чтобы не ломать себе голову по поводу всех этих стран Центральной Европы, не утруждать себя защитой устава Лиги, признать, что все это глупо и тщетно и уже никогда не сможет быть восстановлено и что надо заключить пакт дружбы с нацистской Германией. Нет никаких оснований к тому, чтобы мы не могли жить в дружбе с Германией. Наш долг велит нам попытаться этого достигнуть, как бы мало нам ни нравился ее государственный строй и как бы глубоко мы ни возмущались ее жестокими расовыми и религиозными гонениями, в пламени которых нацистское ненавистничество черпает себе пищу. Но когда нам заявляют, что мы должны заключить с нацистской Германией пакт, то я хочу  знать, в чем этот пакт будет состоять и за чей счет он будет заключен. Наше правительство бесспорно могло бы заключить соглашение с Германией. Для этого нужно лишь вернуть ей ее бывшие колонии, а заодно и все те прочие, какие она пожелает, и с помощью какого-нибудь закона о цензуре надеть намордник на британскую прессу и трибуну, предоставив герру Гитлеру свободу рук для установления нацистского строя и владычества во всей Центральной Европе. Таков другой курс внешней политики. Такой курс, по-моему, был бы позорным и гибельным. Прежде всего, он ведет нас прямо к войне.

Нацистский режим, опьяненный подобным успехом и устранением всех препятствий, неудержимо устремится по пути честолюбия и агрессии. А нам останется роль беспомощных, безмолвных и явно безвольных зрителей, созерцающих те ужасы, которые обрушатся на всю Центральную Европу. Правительство, принявшее подобный политический курс, было бы сметено. Один лишь инстинкт самосохранения не позволил бы нам купить преходящую и неверную безопасность ценой разрушения и порабощения Европы. После некоторого перерыва, длительного или краткого, мы окажемся втянутыми в войну, точно так же как Соединенные Штаты были втянуты в Первую мировую войну. Но к тому времени мы окажемся лицом к лицу с противником, обладающим подавляющим могуществом, сами же — лишенные всех своих друзей.

Взгляните, перед какой опасностью мы стоим. Вот уже четыре года, как Германия день и ночь перевооружается. Ни разу на протяжении последних четырех лет ее ежегодные расходы на подготовку к войне не были ниже 800 миллионов фунтов стерлингов. Все мужское население страны запряжено в колесницу войны. Даже дети охвачены военизированными организациями. Все ее помыслы сосредоточены на утверждении превосходства расы и на покорении более слабых, более усталых или менее решительных рас.

Немцы рвутся вперед по своему пути. Каждые шесть недель к их вооруженным силам прибавляется по одному корпусу. В настоящий момент нас до известной степени защищают силы французской армии, но из месяца в месяц немцы численно ее обгоняют. У нас еще есть наш флот, который теперь, к счастью, силен в европейских водах как никогда. Но наша авиация, от которой зависит так много, не только не опережает немецкую, но отстает все больше и больше. Если мы хотим обеспечить себе безопасность, то должны заняться делом национальной обороны с такой же страстью и целеустремленностью, какую проявляет Германия.

Сегодня мы выступаем в защиту не какого-то маленького или чисто местного дела. Мы должны двигаться вперед в тесном содружестве наций, ибо мы идем под знаменами закона, справедливости и свободы. Мы должны сплотиться вокруг объединенной мощи Британии и Франции и под главенством Лиги, чтобы каждая страна была готова к сопротивлению, а по возможности и к предупреждению актов насильственной агрессии. В этом путь к безопасности. В этом единственные гарантии свободы. Только на гранитной скале устава Лиги Наций мы сможем построить высокий и прочный храм и цитадель мира.

Глас вопиющего в полупустыне. В мае 1938 г., когда была произнесена эта речь, Уинстон Черчилль был рядовым депутатом парламента Великобритании от Консервативной партии. Более того, 1938 г. был для него своего рода юбилейным: это был десятый год его неучастия в английском правительстве. Но при этом, вероятно, в Европе, а может быть и на всем земном шаре, не было более внимательного наблюдателя и аналитика европейских и мировых политических процессов. Черчилль, как никто другой, ощущал нарастающее напряжение и угрозу, исходившие от нацистской Германии. В 1936 г. его предчувствия стали реальностью: в марте 1936 г. Гитлер ввел войска в демилитаризованную Рейнскую область, вплотную приблизившись к границе Франции, а в марте 1938 г. захватил Австрию. Эти события происходили на фоне гражданской войны в Испании, начавшейся в июле 1936 г. Активное участие Германии в этом конфликте обозначилось бомбардировкой беззащитной Герники немецкой авиацией.

Черчилль был убежден, что экспансия Германии на этом не закончится, и следующий шаг Гитлера не заставит себя ждать. Но, выступая в Манчестере 9 мая 1938 г., он не занимается предсказаниями. Он говорит лишь о необходимости объединения свободной части Европы для политического и военного противостояния Германии, поскольку уверен, что на этом континенте уже нет страны, которая могла бы справиться с нацистской агрессией в одиночку. Однако временщики, стоявшие у власти пока еще свободных демократических стран, в том числе и в самой Великобритании, не желали прислушиваться к его призывам. Может быть, поэтому десять лет спустя, подводя итоги очередного мирового кризиса, одним из активнейших фигурантов которого ему суждено было стать, в своей книге «Вторая мировая война» Черчилль даже не упомянул об этой яркой речи.