Речи

Три напряженных месяца

Выступление в «Сити-Карлтон Клубе» в Лондоне 28 июня 1939 года

Я считаю очень серьезным то положение, в котором мы оказались. Это положение аналогично прошлогоднему, но его существенное отличие состоит в том, что в этом году перед нами нет путей для отступления.

У нас не было договорных обязательств перед Чехословакией. Мы никогда не гарантировали ее безопасности. Теперь, однако, мы дали Польше абсолютную гарантию в том, что, если она станет объектом неспровоцированной агрессии, мы совместно с нашими французскими союзниками обязаны объявить войну Германии. Таков жестокий выбор, стоящий перед нами.

Что же происходит тем временем в Германии? По-видимому, нацисты принимают все меры, чтобы заставить Польшу подчиниться германским требованиям, а если она не подчинится, то весьма крупными силами напасть на нее с запада и юга. Когда в прошлом году герр Гитлер со своими соратниками подготовлял покорение Чехословакии, мы слышали много разговоров о германских маневрах, и огромные массы германских войск были сосредоточены вокруг границ этой несчастной страны. Можно было отметить множество признаков, абсолютно понятных осведомленным людям, желавшим знать правду.

Все эти признаки наблюдаются и сегодня, но только в масштабе еще большем, чем в прошлом году; между тем нам снова говорят, что это только осенние маневры, всего лишь условные сражения, упражнения германской армии, тренировка ее войск. Я не обманывался на этот счет в прошлом году и предупреждаю вас, чтобы вы не обманывались и в этом году.

Силы агрессии фактически собираются и в значительной степени уже собраны. Многие утверждают, что ничего не произойдет, пока не будет собран урожай; может, они и правы, но я никогда не доверял заранее определяемым датам, ибо весьма легко ошибиться, да и уборка урожая, в конце концов, не за горами.

Я считаю, что мы должны рассматривать июль, август и сентябрь как месяцы, в течение которых напряжение в Европе достигнет наибольшей остроты. Я уверен, что мы вступаем в грозный период, более тяжелый и более насыщенный трагическими событиями, чем все те периоды, которые мы когда-либо переживали в это наиболее трудное и тревожное время.

Этим я не хочу сказать, что считаю войну неизбежной. Но, учитывая германские приготовления, колоссальную концентрацию войск и оружия, а также тон, который усвоили контролируемая правительством пресса и партийные лидеры Германии, можно сделать лишь тот вывод, что произойдет самое худшее, и притом весьма скоро. В то же время действуют и другие факторы. Может случиться, что, хотя все планы и приготовления будут доведены до конца, тем не менее роковой знак не будет подан.

Будет ли это так — зависит от настроения, темперамента и решения одного-единственного человека, который из глубокой безвестности поднялся к грозным вершинам, с которых он способен ввергнуть большую часть человечества в неизмеримую катастрофу и бедствия. Если бы мои слова достигли его,— что не исключено,— я бы ему сказал: «Остановись, подумай хорошенько, прежде чем ринуться в ужасную неизвестность. Подумай, не окажется ли труд твоей жизни, который, быть может, найдет признание в глазах истории, который поднял Германию из состояния прострации и поражения на такую невиданную высоту, что весь мир взволнованно ждет ее действий,— подумай, не окажется ли твой труд безвозвратно погубленным».

Я хотел бы убедить герра Гитлера в том, что британская нация, причем мы безусловно можем добавить — Британская империя, достигла предела своего терпения.

Мы отступали снова и снова и примирялись с нарушениями торжественных обещаний и договоров. Поступая так, мы руководились жаждой мира, ибо интересы Британской империи, безусловно, заключены в мире.

Герр Гитлер допустил бы глубочайшую ошибку, если бы решил, что все эти отступления явились результатом трусости и вырождения. Когда нацистская пропаганда герра Геббельса трубит и трещит в эфире о том, что Британия и Франция уже больше не способны воевать даже в том случае, если война будет им навязана, то мы не сердимся на это только потому, что знаем, какая это неправда. Мы знаем, что страдания наши будут велики, но мы твердо решили не быть виновными в катастрофе, последствия которой измерить не дано никому. Мы знаем также, что в подобную борьбу мы можем вступить только с чистой совестью.

На нашем свободном, старом и независимом Острове мы живем далеко не в средневековье. Мы ясно видим великие надежды на будущее, открывающееся перед всем миром. Мы ясно видим, что сейчас при помощи науки можно достигнуть для всех людей и во всех странах гораздо более высокого уровня благосостояния и культуры, чем это когда-либо было возможно в прошлом.

Еще никогда в прошлом человечество такой возможности не имело; а между тем, если мы отвергнем ее теперь, то пройдут, быть может, столетия, пока она представится вновь. Мы твердо решили не допустить того, чтобы на нас пали позор и вина за то, что трудящиеся всего мира будут лишены светлых перспектив, которые наконец-то оказались для них в пределах досягаемости. Именно это сознание ответственности перед лицом истории руководило нашей политикой и поведением, и никакие нападки или оскорбления не изменят нашей решимости.

Достоинство Британии нисколько не пострадает, если она будет жить в этом мире бок о бок с процветающей, счастливой, свободной и добросердечной Германией. Мы рады будем ее присоединению к руководству, объединенному руководству европейской семьей. Ибо мы действительно уверены, что светлое будущее, на пороге которого мы стоим или можем стать, никогда не сможет быть полностью достигнуто без деятельного германского сотрудничества. Но если свершится еще один акт нацистского насилия, который приведет к войне, то мы не пожелаем остаться в стороне.

Мы — старая нация. Прошло почти тысячелетие с тех пор, как на нашу землю последний раз ступала нога завоевателя. На протяжении веков мы медленно и постепенно строили свое государство и свой жизненный уклад. Вот почему мы можем позволить себе ради мира употребить такие усилия, которые были бы нелегки для народа, менее уверенного в себе и в своем долге. Два высочайших обязательства лежат на британском правительстве. Оба они равноценны. Одно обязательство состоит в том, чтобы стремиться предупредить войну; другое — в том, чтобы быть готовым к войне.

Как вы знаете, я был настойчивым критиком нынешнего правительства как в отношении его внешней политики, так и в отношении принятых им мер обороны. Мои предупреждения и порицания, высказанные на протяжении последних шести лет, запротоколированы, и сегодня никто не требует, чтобы я отказался хотя бы от единого сказанного мною слова.

Если сегодня я поддерживаю правительство, то не потому, что изменил свои взгляды. Я это делаю потому, что правительство в принципе и даже в деталях приняло ту политику, на которой я настаивал. И я лишь надеюсь, что оно приняло эту политику не слишком поздно, чтобы предотвратить войну.

Когда опасность далека, когда времени вполне хватает для необходимых приготовлений, когда можно заниматься гнутьем ивовых прутьев вместо того, чтобы ломать массивные бревна,— тогда, поистине, и надо бить тревогу. Когда же опасность придвинулась вплотную, когда ясно, что в остающееся время сделать удастся уже немного, тогда нет смысла останавливаться на недостатках и упущениях тех, на ком лежит ответственность. Пугаться надо тогда, когда зло еще можно отвратить; когда же исправить зло полностью уже нельзя, надо встретить его мужественно. Когда опасность далека, мы можем рассуждать о своей слабости; когда она близка, мы не должны забывать о своей силе. Я рад был услышать заявление премьер-министра, с присущим ему знанием наших дел, о том, что наша оборона находится в хорошем состоянии и что мы можем смотреть в будущее со спокойной уверенностью.

Сейчас не время подробно анализировать такое заявление — во всяком случае публично,— но я считаю, что премьер-министр вполне прав в своем убеждении, что в настоящее время наш флот еще сильнее в сравнении с флотами Европы, чем в начале прошлой войны, когда он был достаточно силен. По-моему, премьер-министр вполне прав, заявляя, что за истекшие двенадцать месяцев наша авиация многого достигла. Может быть, по масштабам она и не так велика, как это было нам торжественно обещано, и еще не равносильна любому воздушному флоту, способному достигнуть наших берегов. Это обещание не выполнено. Но мне кажется, не будет преувеличением, если мы скажем, что Королевские ВВС представляют собою могучую организацию превосходного качества как в отношении персонала, так и в отношении машин.

Громадная и гибкая сила, воплощенная в британском богатстве и промышленности, вот уже в течение нескольких лет сосредоточена на создании огромного военно-воздушного флота; результаты этой работы быстро сказываются. Я надеюсь, что определенные круги не будут недооценивать эту силу в настоящее время. Что касается армии — у нас есть солдаты. По мере приближения опасности эти солдаты встают в строй. Как чудесно было наблюдать осуществление закона об обязательной воинской повинности в атмосфере почти всеобщего согласия и видеть, как приходили все эти молодые люди, почитавшие за честь для себя быть призванными в армию и впадавшие в уныние, если физическая непригодность не позволяла кому-либо из них занять свое место в ее рядах.

Я был очень обрадован, узнав об огромном улучшении физических качеств территориальных войск нового набора. Германские и итальянские источники усиленно расписывали хилость молодежи, воспитанной в условиях демократии. Ныне же мы узнаем, что уровень здоровья этой молодежи гораздо выше, чем в период Первой мировой войны, между тем как тогда этот уровень также был достаточно высок. Даже в тот период мы были свидетелями того, как гордые военные империи просили о перемирии, а некоторые страны, занимающиеся теперь бахвальством, рады были тогда помощи британских и французских солдат для защиты их земель.

Какой наградой явилось все это для наших общественных органов и тех, кто в них работает. Самое дальновидное вложение, какое может сделать нация, заключается в том, чтобы давать детям молоко, пищу и просвещение. А если прибавить к этому уважение к закону, знание традиций своей страны и любовь к свободе, то перед вами — основы сохранения нации. А разве не вселяет бодрость тот факт, что введение обязательной воинской повинности не прекратило и даже не уменьшило огромного потока добровольцев из возрастных категорий, не подлежащих призыву. Солдаты наши хороши, и солдаты у нас есть. Если бы только наше правительство своевременно приняло меры к созданию большого запаса вооружений и боеприпасов,— а это было вполне возможно, ибо об этом ему напоминали неоднократно,— то уже очень скоро наша армия достигла бы такого же высокого уровня готовности, как наш флот и наша авиация. Так или иначе, но премьер-министр согласился наконец создать министерство военного производства, и нам лишь остается надеяться, что все необходимое для этого будет проделано как можно скорее.

Позвольте мне, однако, исходя из всего сказанного, вернуться к самой главной проблеме, стоящей перед нами. Каковы намерения герра Гитлера? Собирается ли он попытаться взорвать мир? Но мир — слишком массивная вещь, чтобы его взрывать. Необычный человек, находящийся на вершине власти, может произвести огромный взрыв, и все же цивилизованный мир может остаться при этом непотрясенным. Огромные куски и осколки, выброшенные взрывом, могут обрушиться на собственную голову этого человека и уничтожить его вместе со всеми теми, кто стоит рядом с ним, а мир пойдет дальше своим путем. Цивилизация не падет; трудовой народ свободных стран не даст себя снова поработить. Если нацистская партия Германии навяжет миру войну, то почти три четверти человечества прямо или косвенно обрушатся на них всей своей силой, и я не сомневаюсь в том, что после борьбы, которая несомненно окажется суровой и может быть длительной, демократия и цивилизация отобьют нападение и возобновят свое поступательное шествие.

С разных сторон мы слышим голоса, утверждающие, что германского диктатора нельзя заставить поверить, будто правительство его величества станет воевать из-за Данцига. Но что такое Данциг? Данциг — это не просто город. Он стал символом. Акт насилия, направленный против Польской республики, независимо от того, будет ли он осуществлен извне или изнутри, поставит вопрос всемирного значения. Министр иностранных дел сказал нам, что силе будет противопоставлена сила, и в ответ на это в Британии не раздалось ни единого голоса протеста. В настоящий момент нападение на Польшу явилось бы решающим и безвозвратным событием. В высшей степени важно, чтобы нацистская партия Германии не заблуждалась насчет настроений британской и французской демократий.

Герр Геббельс со своим итальянским партнером издевались над нами в связи с тем, что мы не вступили в войну с Японией после тех оскорблений, каким англичане и новозеландцы подверглись в Тяньцзине. По их словам, это доказывает, что мы выдохлись; вот какую идею внушают сегодня Германии и Италии. Но, может быть, когда мыслящие люди в этих диктаторских странах узнают правду, они поймут, что мы придерживаем подлинную силу, чтобы направить ее против кое-кого другого. Я рад, что правительство не позволило отвлечь свое внимание от главной цели. Эти продуманные оскорбления и обиды со стороны японцев, нации до сих пор известной своими хорошими манерами, вполне могут оказаться ловушкой, отвлекающей нас от тех морей, на которых будет решаться исход возможных крупных столкновений.

Мы не должны направлять наш флот на Дальний Восток, пока не определилось наше положение на Средиземном море, а тогда, может быть, это и вовсе не понадобится. Я не верю, чтобы Япония, глубоко увязшая в Китае, а лучше сказать, истекающая кровью в Китае, все более слабеющая под бременем несправедливой и невыполнимой задачи и испытывающая на себе всю тяжесть соседства России на севере Китая,— чтобы Япония хотела затеять войну с Британской империей прежде, чем она увидит, какой оборот примут дела в Европе. Вот почему следует одобрить терпеливое и твердое отношение нашего правительства к дальневосточной проблеме.

Все мы надеемся, что без дальнейшей проволочки будет заключен прочный союз с Россией. Можно считать, что требование русских о том, чтобы все мы сообща противодействовали акту агрессии, направленному против прибалтийских государств, было справедливым и разумным, и я верю, что мы полностью согласимся удовлетворить это требование. Откровенно говоря, я не понимаю, из-за чего мы суетились в течение последних нескольких недель. При нашем нынешнем положении эти дополнительные

гарантии не намного усиливают грозящую нам опасность. Более того, они ни на йоту не усиливают грозящую нам опасность, если сопоставить это с тем, что мы выигрываем в деле коллективной безопасности при помощи союза между Англией, Францией и Россией. Нацизм угрожает основным интересам русского государства. Следовательно, все, кому грозит эта опасность, могут естественно и с доверием объединить свои ресурсы и разделить риск.

Последним и самым веским фактором, способствующим сохранению всеобщего мира, является подлинное понимание Соединенными Штатами того факта, что в Европе на карту поставлено дело свободы. Мы не просим ни одну нацию о каких-либо одолжениях. Каждая страна сама должна судить о своих интересах и долге; но понимание, добрая воля и симпатии великой республики служат весьма реальной поддержкой для нас в эти месяцы и недели, исполненные все растущей тревоги.

Чем все это кончится? Попытки подкупить нацизм, как и всякое другое проявление нравственной слабости, привели бы лишь к тому, чего мы все еще надеемся избежать. Безусловно, так дальше продолжаться не может. Такими же настроениями охвачены по всей стране люди всех классов и партий. Деловая жизнь замерла. Прогресс во всем мире замер. Все его ресурсы поглощаются вооружениями. Уже никто не может строить планы на будущее. Мы живем от одного кризиса до другого. Вся страна глубоко и почти единодушно убеждена, что, прячась от грозящих нам опасностей, мы их не избежим. Настало время, когда мы обязаны взглянуть опасности в глаза и одолеть ее. Мы имеем правительство, которое доказало и более чем доказало свою преданность делу мира. И если это правительство заявит, что интересы национальной безопасности и национальная честь вынуждают нас сопротивляться насилию и агрессии, то каждый из нас обязан напрячь все свои силы. Вполне возможно, что наших усилий будет достаточно, чтобы спасти мир, если не от войны и страданий, то по крайней мере от рабства и позора.

 

Предчувствие большой войны. Насколько верны были опасения по поводу сближения разочаровавшегося в западных партнерах Советского Союза с Германией, Черчилль узнает много лет спустя, когда тайное начнет становиться явным и все, что происходило в грозном для Европы 1939 г., станет достоянием истории. Тогда станет известно, что вскоре после увольнения Литвинова немецкий посол в Москве граф Шуленбург был вызван в Бремен для консультаций, результатом которых стали долгосрочные экономические предложения, а вскоре — 30 мая — им была получена директива имперского министерства иностранных дел о готовности к конкретным переговорам. Сближение, лишь общие признаки которого замечал или угадывал своим политическим чутьем Черчилль, становилось реальностью, правда, пока еще тщательно укрываемой от внимания мировой общественности.

Тем не менее, несмотря на свои тяжелые предчувствия, что захват немцами Польши приведет к началу войны с Германией, а может, и вследствие этих предчувствий, Черчилль в заключительной части этой речи опять говорит о своих надеждах на прочный союз с Советским Союзом. Но события, увы, уже интенсивно развивались совсем в ином направлении, и напряжение нарастало.